Декабрьский трэш или Аид, Красный нос

(Пародия на первую энтелехию парадигмы современной[/гражданской?] поэзии)
(Может содержать.)

Снег, помнится, обещали дать на неделе,
А потом опять порвало все трубы.
Печаль тебе, о слесарь погодного цеха,
Горе тебе, о диспетчер погодного ГУПа,
Гнев наш воспет по соседству с твоим бездельем,
Ненависть наша — в ряду со твоим бездольем,
Подожди ещё, — вот как выведут в поле, —
                                                               и?
Там же и осудят народной волей,
Там и помянут.

Город тобой рассечён по линии улиц,
Царства живых и мёртвых разменялись местами,
Баба-Яга в предместьях Леты торгует с лотка шарфами,
Харон на пенсии; вместо него всё машины —
С красными да с зелёными все глазами.

Дети улиц порасселились по выморочным местам,
Стоят, жмутся к стенам, зябко поёживаются на холодке:
Руку к уху юнец поднял, опустил назад, —
Смотрит, — а ухо в руке.

В кассу за драхмами очередь до дверей,
Люди становятся где потеплей зверьми,
А где холодно — застывают на стадии полузверей.

Своего царства изгнанник, владелец новых земель, Аид
Бродит подолгу, да почём зря на перекрёстках стоит,
Хороши ли, жутки ли местной зимою метели глядит,
Сам носом красен, а нас, сволочь, морозит до синевы.
Вот такой он, — второй день вскоре после декабрьских ид.
Белою глиною вымазанной второпях Москвы.

— Семнадцатый день до январьских календ 2762, писано в разные части прозимненного утра.
[16 дек 2009]

                     ***

«Большая медведица нюхает небо, и звёзды выходят на бис»
— песня, которой я не услышал

Большая медведица нюхает небо,
И бесцветный воздух
Окрашивается октябрём.

Морда белой большой медведицы
Перемазана октябрьской краской,
Как город асфальтом твоих стоп,
Совсем как квартами островной печали
Наши прощальные письма
Друг другу,
Наши последние письма.

Это небо,
Лишь это небо теперь отмечено
твоим дыханием. А значит,
другого бы я и не выбрал;
почтальону сказал бы
вернуть отправителю
с метой
«адресат уже выехал,
готовьте набережные
к октябрьским» —
и без подписи.

                     Эльба

«Able was I ere I saw Elba»
— Известный палиндром

Её прохладная земля ещё хранит
Его следы.
И тень его ещё лежит на дальнем бреге
У воды.

Невольник славы, между домом и землёй
Был заточён,
Но не на запад, — к тихой Франции одной
Стремился он.

Настало время, ветром в парусе шумя,
Пришёл фрегат.
Поднялся на борт. Принял императорский легат
его приказ:
Отплыть тотчас.
Так мягкой ночью на излёте февраля
Она лишилась короля.

И он уплыл, чтоб не вернуться никогда,
Через запрет.
Но до сих пор она порой глядит ему вослед,
Хотя его давно уж нет.

Он поселён на острове другом
И окрещён врагом.
Во Франции царит теперь иной, а он
Безмолвною водою окружён.

Быть может, на излёте февраля,
В один из светлых дней,
Король вернётся к ней.

— Четырнадцатый день до декабрьских календ 2762, 1657 – 1720.
[18 ноя 2009, 16:57 – 17:20]

                     Давид
Давид нервно смотрит на небосвод,
небосвод молчит.
Давид закуривает и принимает смиренный вид,
небосвод горд, но беззвучен.
Давид скалится и сплёвывает в песок,
небосвод бросает пепел в его висок, пылью застилает пространный взор,
но ни звука не издаёт и вообще под пальму косит,
Давид недоволен, но как будто виду не подаёт,
и вообще он тогда не Давид, а Чеширский кот,
наружу мехом, улыбкой внутрь, пишет, если придётся,
на еврейский манер, задом наперёд, но зато считает до двадцати.
Небосвод, ему в беззвучный укор, всё равно молчит.

Через n лет Давид улыбается внутрь шире, чем Английский канал,
он все свои Терры давно открыл, в пабе его бартендер называет Анри,
но небосвод всё так же не собирается говорить.
Твою ж мать, — внезапно осознаёт Давид, —
так бы сразу сказал, ну в самом деле, старик,
и тогда небосвод до прямой речи снисходит:
я б сказал, конечно, но только ты бы тогда не понял.

— Пятнадцатый день до декабрьских календ 2762, 0927 — 0952.
[18 ноя 2009, 09:27 – 09:52]

                     ***
Смерть, как и жизнь, начинается с вешалки;
как сердце, бьётся пламенем свечи в чёрном подсвечнике,
том самом, что ты подарила мне
the day before the day before the Earth stood still.
иногда я думаю 'bout all that blood spilt,
'bout all those months wasted,
like, one day one finds himself in the Wasteland,
or at least in a desert, чёртов resort,
единственная пробирка в рядах реторт,
кавалерийская ала среди пеших когорт на дороге на Аримин,
а ведь завтра — через Рубикон, а как будто за ним и Рим,
вот только закрыт на карантин Аид,
и над обронзовевшим Хароном стоит согбенный
балеарский пращник Давид, географ подземных вод,
державный владетель, победитель бессчётных орд,
мимо него по мосту маршируют к святой земле
одна за другой когорты и единственная кавалерийская ала,
на майарском календаре на послезавтра отмечен день
«не услышал то главное, чего она не сказала».

— Пятнадцатый день до декабрьских календ 2762, 0914 – 0959.
[17 ноя 2009, 09:14 – 09:59]

                     ***
мы застряли здесь, девочка, никому не выбраться.
выкарабкаться бы, да не вымазаться, думали мы,
обшаривали пустые углы,
тщились спасительной мглы напиться,
так и не нашли ведь, кроме поганой метлы, ни зги,
в кармане долго не утаишь от себя иглы,
гуливера не спрячешь в толпе мелюзги,
и так кругами месяцы, а нам через переносицу бы вкривь и вкось переброситься,
белыми птицами перекинуться, белою рыбою обернуться,
да на луну молчать, а не выпью выть, как сейчас,
не врастать пó плечи в волчий час,
восточный ветер в крылья поймать и с ним лететь рука об руку,
ночевать в облаке, дневать в другом облике,
вечерами с восточным ветром молчать взапуски,
он нем, так и я ведь не человек-чат, он мигнёт заговорщицки,
рефлекторно киваешь ему в ответ, да, мол, внизу огонь, наверху свет,
волк не может через запрет, так и мы с тобой ведь давно не волки,
это всё кривотолки паутинами оплели потолочные балки,
посеребрили виски побелкой, напустили кошек и говорят: welcome,
только лунными нитями лжи их шиты, чай, а не лыком,
баба с возу долой – слышь, старик, подавай корыто.

                     ***

«Ich bin der Zorn Gottes.
Wer sonst ist mit mir?^*»
— Werner Herzog's Aguirre

Мёртвый Агирре прогрызается сквозь туман,
На четыре стороны шпагою джунгли разит,
Не разбирая пути,
Врезываясь в друзей и врагов, стреляет,
Да всё то ли в молоко, то ли куда там ему;

Мёртвый Агирре, мёртвая ярость в его глазах,
на его кирасе чёрная выгоревшая роса; волком на теплотрассе,
трассёром разрастается в расчерченные будто по рейсфедеру небеса,
вспенивает ножнами нескошенную траву,
ненависть — композитный лук, а его доля — сыграть тетиву.

Агирре, Гнев Господень, вздорным взором взрезает мрак,
князь свободы, обращается в его пальцах сталью песок,
но джунгли так и манят: давай, давай же, конквистадор,
пусти себе пулю в висок, забудь о большой земле,
самопровозглашённый аделантадо,
пролейся серным дождём на запретный сад,
вымарай грязь из своих рядов, если только не
думаешь, что где огонь, там и El Dorado.

---

^* I am the wrath of God. / Who else is with me?

"Дракона непрочные сны
Прекрасней эльфийских царевен"
— Вероятно, О. Леденев

                     ***
Родился на перепутье в одну из ночей, глухие года,
И двинулся вдоль реки под Её серебряный свет.
Выковали его в огне церковных свечей
И стал поэт.

                     ***
Бесконечно летел
Из ночи в ночь, из тиши в тишь
Из весны вскачь;
Через кровь и пыль,
Сквозь туман и ковыль,
Тысячи прорезая миль
Шорохом чёрных крыл,
Пока не плеснёт рассвет —
И ведь каждая строка его — быль,
А каждое слово — цвет.

                     ***
Он видел отсветы Её прощальных огней
В перекрестье каменных стен
И каждую ночь, пленник дум о ней,
Возвращался в плен.

И с каждым рассветом Её лицо всё больше
Расплывалось в памяти лиц.
И со временем Солнце
Смыло ревность високосных ресниц,
А остальное склевали птицы.

Но он искал; и всего бы желаннее
Её сызнова выковать,
Как был однажды выкован сам;
Писал её по памяти, а когда больше не мог,
Обращался к снам.

Его влёк за собой невесомый гул,
Раздаваясь в пещере эхом
Чересчур свободен для нового века,
Как сказал бы Веллей Патеркул, —
Но и чрезмерно веком ушедшим связан.

                     ***
Только в один вздорный день то ли августа, то ли зимы
Выдохся гул,
Последний отсвет погас.
И тогда он закашлялся и свернул
С лунной дороги.
Сын Человеческий приклонил главу;
Тройка не впряглась в его похоронные дроги.

Он уснул в безмолвии и одиночестве, —
Должно быть, счастливый, — сомкнув глаза,
Улетучился к тихим снам;
Вслед за белой мечтой, серебром-тропой
Промелькнул
по небосклону звездой
мимо нас
К своим тихим небесным снам.

— Третий день до октябрьских календ, 2762
[29 сен 2009]

                     ***

«Но с запада, юга и севера нет вестей,
А ветер с востока нем»
— Марта

Подёрнулось небо мертвенно-чёрной дымкой,
Курится снова Огненная гора;
Чёрные флаги с Оком над Пеленнорской равниной
Провозглашают новое скорбное время утрат.

О ветер, какие несёшь ты дни
В холодном потоке времён?
И погребальные наши огни
Сколько сожгут имён?

О ветер, ты вился и видел всё,
Что Враг утаил от нас,
О ветер, ты над водой и землёй
Кружился в полночный час.

Скажи мне, а я разнесу другим:
Ты видел конец войны?
Ты видел, где тьму побеждает Свет,
И тьма переходит в дым?

Мы замерли на крепостной стене
И ловим легчайший звук:
Услышим ли об Ангмарском огне
Иль об эпохе разлук?..

Но ветер с Востока нем; не даёт ответа,
И скудные вести Запада не несут перемен.
Лишь только дождаться солнца; дождаться рассвета
И вслед за тонущей мглой уйти от Его белых стен.

Семнадцатый день до октябрьских календ, 2762.
01:40—03:36

                     ***
С Квиринала небо видится пепельно-серым,
Ни птиц, ни спасительного дождя, ни луны;
Начиная с дня, когда Цезарь отомстил свевам,
Вы были, отцы-сенаторы, как это небо бледны.

Будто какой гаруспик уже вычертил
Путь Республики к маротвским идам;
Будто бессмертным богам не виден
Дым под колёсами Bellum Civili.

Будто вы вместе со мной уже знаете,
Кто будет первым убит при Фарсале,
И на измоченном кровью пергаменте
Своё проставили «Sustento. Vale».

Всё забудьте. Сожгите пергамент; сожгите Сивиллины книги,
Если уж суждено, то пусть каждый исполнит свой долг
и всего-то
когда Цезарь даст знак,
отоприте ворота,
постройте когорты, —
все линии стёрты, —
и отблески терпкого Солнца,
подобно беспечной добыче,
зажаты в когтях легионных орлов.

Много позже Республика вместе с Помпеем падёт.
Via Appia будет всё так же стремиться вперёд.
когда огнь погребальных костров изорвёт ваши тоги;
И под Иерихонские трубы, под отсветы скорбных костров
в цепких клювах тех самых орлов
придёт время Сенату собраться ещё раз.
И озвучить итоги.


Десятый-девятый дни до сентябрьских календ, 2762.

                     ***
Твоё лето как будто становится
Моей осенью.
Я смотрю в огонь и нахожу наше будущее;
Твои виски с проседью,
Тени в уголках глаз,
Закатный багрянец заместо искр.

Страна и город, время и место –
«когда-то»,
«где-то».
Вместо ветра с энергией
ветер с оловом.

Вассалы, восторги, выпады –
когда-то,
где-то.
Вместо двора с турнирами
Кресло в библиотеке.

Я знаю, ты меня не видишь,
как я тебя.
Может, и в будущее не тянешься.

Я знаю, в один день
мы ещё встретимся
И будем так же, как когда-то,
Молчать, глядя в волны,
Едва ли касаясь
пальцами опущенных рук.

В один день, в один час.
На пристани.
В Серебристой гавани.

Четвёртый день до секстильских ид 2762
19:37 – 19:46

                     ***
Я дал рассеяться виденьям
И застрелился на рассвете.

— 19—26 июл 2009

                     ***

Он не верит в меня,
он играет такую безумную музыку белых дождей
Зоя Ященко и группа «Белая гвардия»

Когда в рукоять превращается крест
И в снег переходит свет,
Когда из давно оставленных мест
Никто не поёт в ответ,

Я к морю спускаюсь сквозь тысячу дней
И снова встаю на путь,
И слушаю океана шум,
И слушаю океана гул,
И осязаю синюю его суть,
И, зажмурившись и зарывшись пальцами в песок,
Слушаю музыку белых дождей.

А низко над морем носятся птицы
И звонко крылами бьют.
А где-то там гномы змеёй-вереницей
Покидают Последний приют.

Их ожидают дракон и дверь
В Одинокой горе,
А нас с тобой — лишь тоска да Зверь
В его смертной норе.

Мы спустимся к морю сквозь тысячу дней
И станем читать закат.
И станем смотреть туда, где стоят
За горизонтом в лодчонках
                   хаттифнатты.
И, зажмурившись и прижавшись плечами,
Вдыхать веру их электрических рук
И слушать музыку белых дождей.
Музыку наших дождей.

Когда и над нами воткнут мечи
В гранит промёрзшей земли,
Хочешь — кричи, или молчи, или пой,
Или так же качай головой
Стылым осинам в такт.

Земля, и гранит, и клинки навзрыд,
А мы уже далеко.
Вовсе не возле могильных плит
Или вагонов метро;
Мы ушли на антракт.

К морю, к морю, через тысячу дней,
Через тысячу долгих лет.
Туда, где Нептуну всегда видней,
Где полыхает закатный цвет,
Туда, где мы останемся навсегда, зажмурив глаза:
Только шелест волн, и яркость, и свет,
И музыка белых дождей.

Только шелест волн, и яркость, и свет,
И музыка белых дождей.

Музыка белых дождей.

__________________
Июньские календы года 2761 ab Urbe condita; 06:40 – 09:25

                     ***
Выйдем на рассвете из города,
Да по Аппиевой дороге пойдём
Под блеяние последнего сатира.

Птица прочертит квинктильское небо
По левую твою руку, да по мою правую,
И будет одесную храм Артемиды,
А ошуюю — великомудрой Геры.

По Аппиевой дороге далеко на юг,
Под восторженные вальсы Эванса,
Да под Бальдра стозвонный рог;
Ты — и я,
                ты — моя,
                                        а я — твой,
   да пустой тропой,
        да на святой восток,
            да в царство фракийских вьюг.

Через понт, да мимо Эллады ввысь,
Да к азийской земле.
Да через понт опять, да острова миновать,
Да там и сгинуть во мгле.

Ты — и я, да по дороге вскачь,
                                    да к чужим берегам.
Да только, — хочешь, плачь, —
                                    уж не придётся ведь нам.
Всё, как скакать, — дурен конь,
Да как лететь, — где крыла?
Всё, как пешком — так босой,
А если плыть, — то так и в лодке дыра.
Да только выть — так уж выть,
И если в воду в ночи, – хоть кричи.
Но если жить — так уж жить,
Без дураков, да без кирпичной печи,
Чтоб тридцать лет пролежать,
А в тридцать три взять и встать,
                        да сразу в богатыри.

И хочешь плыть — так плыви,
А если хочешь пешком, — так пойдём.
То ли с огнём и конём, а то и просто вдвоём,
Да от зари до зари.

Восьмой день до июньских календ, год 2761 ab Urbe condita

                     ***

«И мы не станем лучше; может быть — сильнее»
Группа «Голландия»

Мне было видение, что небо разбилось, и я собирал осколки,
А по субботам читал лекции по геометрии безвременья.
Блюз протёртых подошв проходит мимо, — и я в сторонке,
А птицы витают над городом, как перед небозатмением.

Проникаю в гул поездов метро,
Рассекает небо речной трамвай,
Прогорклый кофе в дешёвом бистро, —
Прости меня, девочка, и не скучай.

Вознеси за меня четверть молитивы богам,
А я при случае в исповеди помяну тебя.
Нам, девочка, не привыкать к тяжёлым шагам
В предбаннике то ли комнаты, то ли тусклого дна ручья.

Шум. Гул. Звон.
Шелест. Стук. Плач.
Говорит перегон.

Плач. Шум. Тишь.
И в тумане ты стоишь.
Мне знаком этот сон.

22 мая 2009

                     Подражая Калугину (на второй сонет)
Презревшие холодное молчанье,
Скитались реки поперёк и вдоль долин.
Я шёл навстречу; я не дал названья
Ни водам, ни земле ручьёвых спин.

Хотелось выть. И злобно пустота
Взрезала рваное и без того речное ложе,
Но я не осквернил вопросом рта,
И носа я не осквернил вопросом тоже.

Лишь колкость глаз нарушил я мечтой
О дивных землях без воды и без скитанья,
О днях без тяжести и днях без умиранья.

А реки шли. И с ними шла молва
О том, что и душа моя мертва,
И души прочих в Лете сгинут вслед за мной.

26 мар 2009

                     Сон третий
Глубокое озеро, а посередине
Остров с часовней.
И возле неё две могилы.

Одна — благородной леди,
Чьё имя помнят,
Другая – владетеля Тинтагила.

Над могилой крест, выше —
Надпись: «Hic jacet…»
И подле этой могилы
Сэр Гавейн плачет.

Тишина поднимается от часовни
К самому небу.
И возле его маслянистой кромки
Замирает.

Тишина смотрит. Тишина тает.
Тает Англия.

Тишина режет. Тишина лает.
Горит Англия.

Тишина плачет. Тишина знает:
Тлеет Англия.

Но король её — и во веки веков король,
А белый дракон падёт.
Рыцари когда-нибудь ещё соберутся в круг.

И тогда тишина упадёт с неба
На крышу часовни
И её скорбный остров.

Он уйдёт под воду.
И тогда тишина рассеется и исчезнет.
И останется воздух.

4 мар 2009

                     *** (заглавное цикла)
Оловянный дом, а что в нём?
Оловянный звон половиц
И оловянных дрожание стен.

За оловянным его углом
                  из декадюжины лиц

Выбирают тридцать одно
                  в оловянный плен.

Оловянный тёмный подвал, а там —
Янтарная тьма.
И холодный пол по босым стопам;
Остров-тюрьма.

Серебристые тени каждой весны
Бесконечный замкнули круг.
Неритмичный стук нарушает вдруг
Оловянные сны.

Вереница снов пронесётся там,
Где мелькнёт рассвет.
Сновий хоровод — к новым берегам —
Ночи вслед.

2—4 мар 2009

                     ***
Человек, Знаменосец и Бог тихой поступью шли.
То один за другим, то Господь впереди,
То все трое в ряд.
Человек, Знаменосец и Бог — три оси Земли
Пробирались сквозь чащу среди дриад,
Реку вброд перешли, миновав наяд,
Обогнули Край света, и на мели
Их вознёс на борт скрипучий фрегат.

Человек, Знаменосец и Бог сеяли дым.
Один направо метал, другой вверх,
Третий через плечо.
Путь двигался; но их следы,
Замкнувшись дымом, перешли в ничто.

И сейчас скачут за ними во весь опор
Четверо на добрых конях; кто с копьём,
Кто с мечом, кто так;
Каждый в панцире медном. Один
как все; второй умный, а четвёртый дурак.

Скачут, гоня коней, не зная пути,
Мимо терпких лесов и минутных озёр,
Оставляя на ткани Земли кровавый узор,
Форсируют Край света.

Не разбирая пути, пускают вскачь
Добрых коней; направляя их сквозь весну
Стуком подков разгоняя мир,
Ушедший ко сну.
Оставляя огонь, и смерть, и людской плач.

Человек, Знаменосец и Бог тихий остров найдут
И на нём разбредутся, каждый в свою стезю.
Кто на Землю, кто к звёздам, а кто Луну
Тёмной материей закрывать возьмётся.

Четверо рассекут океан и Остров найдут.
Он будет пуст; лишь земля, и вода, и дым
Четверо потеряются в дымном саду.
Никто из них уже не станет другим;
Никто из них не уже будет говорить с Ним;
Тропы их обагрит свет первой звезды.

28 февраля 2009

                     ***
Бледный первый час первого дня зимы
По асфальту пройдя, мне в подоконник врос;
Осень канула, а вместе с ней и мы
В парках расстались. Без слов; без слёз.

В белой ночи промелькнёт трамвай,
Голубь с подножки соскочит и взметнётся ввысь.
Кондуктор, подите прочь; мне жаль,
что вы остались, когда все ушли.

На безльюдье — мёртвые листья и птичий плач
Ветер в ветвях громыхает сталью оков.
Свист плащей, гул шпаг, звон подков.
Четверо несутся во весь опор; несутся вскачь.

20 ноя 2008 — 26 фев 2009

                     ***
Бытность расплывается в полутона,
Полукраски и полузвуки. Со дна
хроматической гаммы твоего окна
Поднимается, шелестя обертонами, мелодия.

Кисть вымочена в маслянистой музыке,
Звуки на холст ложатся дюжинами.
Скрашиваются. Смазываются. К ужину
собираются возле нижней кромки мольберта.

Полупристань возле полуводы. Полупристальный
взгляд глаз полунеистовых. Истово
вычитываемые бумажные вывихи. Всполохи
полуяркого огня многоголового. В голову,
Только —
         в голову.

26 февраля 2009

                     ***
Пришлите мне книгу
Со счастливым началом.
Где никто не ждёт
                  неделями,
                  дюжинами недель
      у причала.
Где никто не плачет,
                  обхватив колени,
      возле неба,
Где никто не проклинает
            прошлых сумерек и старых прегрешений.

Эту книгу я прочту до середины,
да и брошу в середине в одночасье,
да сожгу её во пламени каминном,
согревая пустой дом перед ненастьем.

Я в огонь, страницу за страницей,
Перечислю пустоту её скитаний,
и кабак, и ночи пьяные с блудницей,
и спасительные сумерки литаний.

И сгорит божественная книга
                              со счастливым началом.
                  без трагичного конца; коего и так в достатке.
Я развею её пепел над причалом
И уйду от водной кромки без оглядки.

24 февраля 2009

                     ***
Капли мелькают вдоль берега яркими нитями
То ли дождь, то ли грохот прибоя поднялся над городом
Это гром или ясени сыплют бессвязными листьями?..
Это роща там или дварфы ухмыляются в бороды?

В мягко-серой тени расплываются все очертания,
Вот и твой силуэт: лишь фрагменты остались да линии
Я боюсь, что утащат туманы тебя тёмно-синие,
И беззвучно, строка за строкой, повторяю Литанию.

24 февраля 2009

                     ***

...И, значит, остались только иллюзия и дорога.

И. Бродский

Однажды весна и однажды лето.
До и после пусто.
До и после — пустые рассветы
И дни по минутам.

Раньше был путь, теперь — дорога
Без конца и края.
Бежит вперёд, всё вперёд, продрогшая,
Куда — не знаю.

Тишина из квартиры льётся наружу,
Разрывая стёкла.
Звон занавесок над подоконником курится,
Всё поблёкло.

24 февраля 2009

                     ***
Однажды что-то пошло не так,
Как задумано было в славном начале;
То ли зря переизбран Квинт Фульвий Флакк,
То ли отцы-сенаторы подкачали

Господин мой, что-то пошло не так,
Вот и пали один за другим три Рима
Публика забыла старого мима;
Императоры, знаете ли, всё делают наперекосяк.

Мой друг, послушай, брось эту чушь,
Выучись рисовать да поезжай отсюда —
В глушь, на север, где вереск и клевер,
Где сумеркам свобода цвета не чужда,
Где живы ещё отголоски нормандских стуж.

Вон из города, в котором враг и внутри, и снаружи,
Прочь от неба, видного только из лужи,
К чёрту, к дьяволу, к северным берегам.

Слышишь, друг мой, у земного круга граница
Стянута в точку; я ставлю её через каждую строчку
Этого письма и прочих, написанных нами же нам.
Написанных — слышишь? — нами же — только нам.

Господин мой, все ваши легионы разбиты,
В Тевтобургском лесу остались только варвары и бандиты;
Эмигрировали все истинные квириты; прочие попали под приговор —
Государство пало. Так хотя бы вы сами
Не подставляйте голову под топор.

Что-то — слышите? — что-то точно пошло не так,
Над столицею не напрасно сгустился мрак;
То ли сам Нептун за воротами, то ли просто какой-то враг
Вот и вороны, так их туда растак,
Всё кружат, и кружат, и кружат, и кружат,
                                                и повсюду слышны их крики.

18 февраля 2009

                     ***
Погребальная лодка найдёт причал
Возле Острова в море.
Там, где миру нет концов и начал,
Где нет счастья и горя.

Погребальная лодка найдёт приют
На Острове гулком.
Там, где сумерки предзакатное небо куют
В глухих переулках.

Одинокая лодка найдёт покой
В безмолвии честном.
На место рыцаря придёт другой,
Навсегда ль — неизвестно.

2 января 2009